Павел Кузнецов

"Я знаю его давно, за очень талантливого человека. Он удивительный колорист, у него масса энергии и он любит работать, как истинный художник". В.Э. Борисов - Мусатов.

 

Путь П.В. Кузнецова в искусстве был энергичным и органичным подобно росту могучего растения от сокровенной жизни семени к свободно раскинувшейся кроне. Витки этого ростка кажется цепью взаимных отражений - воспоминаний детства, смутных мистических предчувствий его "Фонтанов" и стройной гармонии света, озарившего пространство в степных картинах. В мире Кузнецова как-то особенно свободно дышится, ощущается безмерность потока пространства и времени. Они как живой родник очищают усталую душу.

Кузнецов был одним из первых, кто шел по пути смелых новаторств в русском искусстве начала XX в. и, что редко случается, почти сразу получил восторженное признание и поддержку у своих учителей Серова, Коровина, Борисова - Мусатова. Кузнецов принадлежит к волжской плеяде последователей Борисова - Мусатова. Молодые художники, будущие участники выставки "Голубая роза" 1907г.: М. Сарьян, С. Судейкин, Н. Сапунов, П. Уткин, единодушно признали его своим лидером.

Родившись в Саратове, в семье иконописца - ремесленника, он предпочитал называть себя выходцем из семьи садовника. Садовником и тонким любителем природы был его дед Илларион, мудро опекавший будущего художника. Коренастый и восторженный Кузнецов в кругу друзей - учеников Московского училища живописи получил прозвище Панса, по сравнению с меланхоличным своим земляком Петром Уткиным (Дон - Кихотом). Казалось бы, ничто не предвещало в этом искрометного темперамента юноше мистического символиста "Голубой розы", но он оказался самым серьезным и последовательным в этом направлении. "Кузнецов был мечтателем, его друзья были забавниками. Он видел, они сочиняли... Странности Кузнецова были "ликом", странности прочих "личинами". Ему никогда не изменяли основные качества его натуры: детская чистота и мудрость".

"Фонтаны" и "Рождения" голуборозовского периода 1907 г. напоминают утренние сны, грезы, перекликаясь с образами поэтического символизма: "Я как сон пред тобою, как сон голубой, задремавший на синем цветке".

В "Фонтанах" призрачные существа еще не родились, не отделились от утреннего опалового тумана, но уже вовлечены в неуловимый круговорот воды и листьев, они растворяются вновь, подобно каплям, брызгам, лишь успев отразить дальний блеск.

Ранние картины Кузнецова завораживают намеками и внушениями.

Кузнецов настолько серьезно пытается постичь самую мучительную и прекрасную тайну природы - рождения и материнства, что некоторое время работает акушером в родильном приюте. Но вместо разгадки прикосновение к тайне обожгло художника разочарованием. В конце 1900-х годов нарастает ощущение болезненного надлома в его творчестве, в сказочных садах начинают мелькать искаженные страданием лица, появляются "выкидыши и уродцы". Эти настроения отразились в "Автопортрете" художника 1906 года.

Кузнецову становится душно в мире собственных мистических видений. Современникам уже кажется, что его искусство угасает, но, пережив мучительный кризис, художник возрождается в совершенно неожиданном, новом качестве...

Бегство Кузнецова от удушливой жизни городов в киргизские степи напоминает бегство П. Гогена на Таити, но если для Гогена это был разрыв с европейской культурой, то для Кузнецова, при всей своей неожиданности, это бегство было давно желанным возвращением в мир детской мечты. Ведь степь начиналась возле Саратова.

Истинный художник, предпочитавший выражать свои мысли с помощью кисти и красок, П. Кузнецов тем не менее открыл в себе восторженное вдохновение для описания открывшегося ему мира степей.

В начале 1910-х гг. появляются наиболее значительные картины степного цикла П. Кузнецова: "Спящая в кошаре" 1911г.; "Мираж", 1912; "В степи. За работой", 1913; "Вечер в степи", 1912г.

В безграничных просторах киргизских степей все приведено к родовому единству: деревья, животные, люди с их жилищами, грациозные миражные видения и очертания холмов. Они составляют целостный узор, преданы законам мудрого мироустроения: симметрии и существующему круговороту. Картины словно уносят в мир гармонии людей и безграничного космоса в мифологический Золотой век. Пространство наполняется радужными переливами светящегося воздуха, пятна людей и животных вспыхивают звучными цветовыми аккордами - все разъединено в бесконечность и одновременно вливается в единстве. Здесь нет границы между небом и землей, человеком и Вселенной.

В творчестве 1910-х гг. художник приходит к зрелости таланта, к своеобразному монументализму в живописи, соединяет традиции восточного искусства и древнерусской фрески. Яркое своеобразие его дара появляется в неповторимом артистизме живописной манеры, которую можно назвать музыкой движения кисти. Кузнецов подчеркивал, что: "Прикосновение кисти к холсту - прикосновение души и глаза... выливается так же, как у пианиста прикосновение пальцев к клавишам вызывает музыкальные образы".

С середины 10-х гг. Кузнецов увлекается живописными экспериментами, чутко реагируя на окружающие художественные искания, работает в театре, в графике. Появляются великолепные портреты и натюрморты: "Утро. Натюрморт" 1916 г., "Портрет Е.М. Бебутовой" 1918 г.

Последний особенно примечателен, так как это портрет жены художника - Елены Михайловны, урожденной Бебутовой, самобытной художницы, работавшей в театре и прикладном искусстве. Семья Бебутовых олицетворяла взаимообогащение традиций армянской и русской культуры. Яркая и утонченная восточная внешность Елены Михайловны явилась воплощением эстетического идеала ее мужа - художника. 1918 год стал годом их свадьбы. Этот год также ознаменовался расцветом портретного творчества Кузнецова. Он создал несколько портретов жены, каждый из которых является подлинным шедевром и раскрывает изящество и духовное богатство модели.

В большинстве картин восточного цикла лица превращены в маски, как бы подчеркивая родовое единство людей. В портрете Бебутовой прекрасное восточное лицо - маска озаряется таящимися под опущенными веками внутренней энергией и светом, что отражает неповторимость яркой индивидуальности.

В год своего сорокалетнего юбилея Кузнецов вступил во вторую часть своей жизни, занявшую половину столетия, с чуткой женой и вдохновительницей.
В первые послереволюционные годы, как и многие художники, Кузнецов переживает творческий подъем. Сангвиник по темпераменту, он всегда в гуще художественных событий. Его творчество приобретает всеевропейское признание на выставке в Париже, куда вместе с Бебутовой они отправляются в 1923 году.

В разнообразии художественных группировок трех лет Кузнецов, как и в молодые годы, неустанно объединял вокруг себя все творческие силы, связанные с высокой художественной культурой. В 1924 г. он стал бессменным руководителем общества художников "Четыре искусства", в состав которого вошли мастера бывших "Мира искусств" и "Голубой розы". Ретроспективная выставка "Голубой розы" состоялась в залах Трестовской галереи одновременно с первой выставкой "Четырех искусств" в 1925 г. В самом названии объединения выражена идея содружества четырех пространственных искусств: архитектуры, живописи, графики, скульптуры. Идею высокого монументального искусства Кузнецов воплощал и в своей преподавательской практике.

Как истинный художник, будучи человеком принципиально аполитичным, в годы большевистского террора в области культуры он избрал своеобразную форму протеста неизменностью высоких духовных и культурных принципов своего творчества. Так, изысканной монументальностью своих картин он противостоял гигантомании и трескучей лжи официального соцреализма. Поэтому в советскую эпоху Кузнецов не смог реализовать своих монументальных замыслов.

Но это не значит, что Кузнецов не реагировал на изменения в ритме текущей вокруг него жизни. Ярким примером такого является своеобразный триптих на спортивную тему, одной из частей которого является композиция из Третьяковской галереи "Пушбол" 1931г. Простая спортивная игра превращена Кузнецовым в какое-то грандиозное космическое действо. Кажется, в руках играющих огромная пылающая планета. Искусствовед Н. Пунин, выделяя эту композицию Кузнецова среди аналогичных произведений других художников, отмечал, что вместо обычных заставших в нелепых ракурсах людей Кузнецову удавалось передать подлинное движение, "соединив в одной форме несколько разновременных пожеланий этой формы".

Почти вековая жизнь в искусстве - это испытание для художника. Кузнецов, вероятно, владел секретом постоянного обновления. Немалая заслуга здесь и его вечной спутницы, и вдохновительницы Елены Михайловны. Но в тягостной атмосфере тех лет и он не избежал угасания таланта.

В середине 30-х годов Кузнецовы приобретают под Москвой, в Кратове, домик, который скоро обрастает цветущим садом и огородом. Художник вспоминает заветы своего деда - садовника. Плоды его любовного огородничества и садоводства становятся героями натюрмортов и пейзажей. Именно увиденный мир природы, в который уходит художник, один из способов противостояния окружающей действительности.

А Кузнецов и его жена для художников многие годы оставались идеалом благородного артистизма, высокой духовной культуры и светлой совести.